Курьез с шедевром - Страница 5

К оглавлению

5

Что касается до его собрата-конкурента, то даже бесстрастная Литературная энциклопедия вполне деликатно, однако достаточно твердо констатирует: «Многочисленные публикации Бартенева в археографическом и текстологическом отношении стояли на недостаточно высоком уровне». Имея в виду именно обстоятельства занимающего нас дела, В. В. Виноградов иронически писал о наивности тех, кто «придает значение вполне достоверного документа или объективно-исторического факта противоречивым заявлениям Бартенева относительно сообщаемых им текстов стихотворения «Прощай, немытая Россия»: «списанный с подлинника», «с подлинника руки Лермонтова» или «записанный со слов поэта современником». Даже исследователи, находящиеся по иным весьма важным вопросам лермонтоведения на противоположных позициях, единодушны в критической оценке публикаторской деятельности Бартенева. Так, один говорит о «крайнем дилетантизме его публикаторских приемов», более того — «о полной несостоятельности Бартенева-публикатора»; другой, назвав его «из рук вон плохим публикатором», заявляет: «Он не задумывался над тем, что публикует, его не интересовало, вызывает ли доверие публикуемый им текст. Важно было только опубликовать оригинальную, а еще лучше — сенсационную новинку». Тут же приводятся непустячные примеры подобных «новинок». Так, в 1885 году под видом некрасовского Бартенев обнародовал стихотворение «Заздравный кубок подымая», посвященное Муравьеву-вешателю, печально знаменитому графу-мракобесу. Разумеется, ничего подобного Н. А. Некрасов не писал и не мог написать. В 1889 году Бартенев поместил в своем журнале стихотворение «Великих зрелищ, мировых судеб», объявив, что это неизданный Тютчев. На самом деле стихотворение принадлежало Некрасову и дважды было им напечатано.

По поводу последнего эпизода исследователь восклицал: «Как напоминает этот пример публикацию Бартеневым «неизданного» стихотворения Лермонтова в 1890 году!» То есть он усматривает здесь сходство лишь в том, что в обоих случаях под видом новинки преподносились вещи уже дважды напечатанные. А между тем, думается, тут возможно гораздо более глубокое сходство: как в первом случае под видом неизданного Тютчева, так и во втором под видом неизданного Лермонтова публиковались стихи чужие, названным поэтам не принадлежавшие. В самом деле, если имена Тютчева и Некрасова публикатор мог использовать для фабрикации «сенсационных новинок», то почему бы он остановился перед Лермонтовым? Тем паче, что если со времени смерти Тютчева прошло двадцать два года, Некрасова — лишь восемь, то со дня гибели Лермонтова — аж сорок девять! При такой удаленности последней даты фабрикация сенсационной «новинки», естественно, представлялась делом гораздо более соблазнительным как по своей эффектности, так и по шансам на безнаказанность.

Здесь однако нельзя не заметить, что нынешние критики Висковатова и Бартенева, давая крайне неодобрительные аттестации им как публикаторам, не всегда принимают во внимание тогдашний общий уровень и археографии, и библиографии, и публикаторского дела, не берут в расчет известную простоту нравов, царившую в этой сфере деятельности. А этот уровень, эта простота в сочетании с действительно имевшими место беззаботностью и склонностью наших публикаторов к сенсационности должны бы особенно насторожить исследователей в вопросе определения авторства такого стихотворения, как «Прощай, немытая Россия». Но этот вопрос никогда и не вставал, — ни сто лет назад, ни позже. Как появилось оно в «Русской старине», подписанное именем Лермонтова, так мы и поверили сразу и навсегда: Лермонтов! А современные исследователи вспоминают о публикаторской беззаботности Висковатова и Бартенева лишь в тех случаях, когда это подходит в качестве аргумента против того или иного слова в восьмистишии «Прощай…», против того или иного варианта его текста, не укладывающегося в их концепцию, но никогда никто из них не взглянул на дело шире: а можно ли в данном случае этим публикаторам доверять вообще?

Легкость, с какой исследователи и издатели пренебрегли всеми сомнительными обстоятельствами, связанными с автографом, с источниками текстов, с самим появлением в печати восьмистишия «Прощай…», поразительна.

Для сравнения вспомним хотя бы стихи «В игре как лев силен» и «Милый Глебов». В последнем академическом собрании сочинений Лермонтова (Л., 1979) читаем о них в примечаниях: «По словам В. И. Чиляева, в доме которого Лермонтов жил в Пятигорске, эти экспромты произнесены в один из июньских вечеров 1841 года во время игры в карты. Первый из них относится к Льву Сергеевичу Пушкину, брату Александра Сергеевича. Второй экспромт адресован Михаилу Павловичу Глебову, корнету лейб-гвардии конного полка, впоследствии секунданту на дуэли Лермонтова».

Как много доказательств! И время, и место создания стихов, и обстоятельства, и к кому стихи «относятся»… Но, несмотря на все обилие сведений, стихи эти никто не решается назвать принадлежащими Лермонтову, и они до сих пор печатаются в приложениях как приписываемые ему. А со стихотворением «Прощай, немытая Россия» всё наоборот: данные сомнительны, противоречивы, зыбки, но оно с самого начала решительно числится лермонтовским.

5